То, что его ведёт, Тэхён понимает не сразу. Осознанию предшествуют выпитые залпом несколько бутылок самого дешёвого пойла, смех взахлёб, грязные, похабные шутки, опущенные друзьями, возможно, даже в тэхёновскую сторону, но прикинуться дурачком, пустоголовым, но красивым, с очаровательной улыбкой . . . так ведь знакомо, да? В толпе собравшихся малолеток с дефицитом внимания и острой нехваткой свободы, впрыснутой внутривенно, Нам периодически ловит серьёзный взгляд Сынюна: тот прожигает его насквозь, отмахиваясь от липнущих первоклассниц, как от мух, а у Нама в груди, там, где сердце, расползается самодовольство, смешанное со слабыми уколами стыда. Быть вниманиеблядью ему периодами даже нравится, особенно цеплять на себе взгляды тех, кто так или иначе утвердился в сознании своеобразным примером для подражания, как, к слову, Сынюн, к советам которого действительно хотелось прислушиваться, потому что лишь он сумел прислушаться в своё время к Тэхёну. Но обратная сторона медали гораздо менее приятна. Он обещал Кану исправиться и думать о своей репутации, прежде чем о ней подумает кто-то ещё. Обещал, но проебал момент, когда обещание нужно было держать крепче обычного в своих руках: оно ускользнуло и вместо себя оставило свистящее ничего. Свистящее ничего – сейчас и в голове Тэхёна, в упор глядящего через пьяные лица на кановский палец у виска и явно шепчащие «уёбок» губы, хватающего очередную бутылку и отпивающего из горла с поистине королевским размахом, а затем разводящего руками, мол, смирись, чувак, но сегодняшняя ночь – моя. Кан простит, Тэхён знает. Как прощал всегда. Ведь друзья на то, наверное, и даны. Чтобы мириться с каждым чёртовым твоим тараканом. Наверное. Тэхёну всё это мало знакомо, зато ему хочется верить, что так и есть. Сынюн ретируется быстро и беззвучно, капитулирует с достоинством и взваливает всю ответственность на худые плечи Нама, за что тот безмерно благодарен ему: какое бы дерьмо сегодня ни произошло, он, правда, разберётся сам, а у Сынюна наверняка очередной звонок своей подружке и сон в обнимку с томиком Кафки, чтобы уж наверняка. Но в том, что дерьмо определённо должно случиться, Нам почему-то уверен железно. И если не на сто процентов, то, пожалуй, на все девяносто. Потому что хочется отключиться. Хочется забыть обо всём, особенно – о своих шрамах, не тех, что на хрупких запястьях отметинами о потушенных сигаретах, а намного глубже, под самой кожей. О тех, о которых никто знать не будет. Но вряд ли всё это доведёт до добра.
В так называемую чёрную дыру полного саморазрушения он проваливается не сразу. Скорее медленно скатывается в неё, так, чтобы слишком крутые повороты чувствовались как можно мягче. В помещении душно, а людей – безмерное, как кажется пьяному рассудку, множество. Безликие для Нама, копошащиеся, смеющиеся, теряющие свой контроль. Настоящая жизнь, без всяких шелестящих и ярких обёрток, разворачивается перед ним фейерверком безумных эмоций, на которые только способны уставшие от унылого течения жизни школьники, оторвавшиеся от своих многочисленных «надо» и «обязан». Здесь и сейчас есть только «хочу». Пропахшее насквозь спиртным и сигаретным дымом. Не то чтобы Нам чувствует себя комфортно именно так, именно с этими людьми. Но ему по крайней мере не так мерзко, когда в голову ударяет градус, а смеяться раскатисто не так уж и сложно – получается само. Даже тупые шутки про синяки на тэхёновских коленях он пропускает мимо себя значительно легче: похуй. Он привык. В Догсули и так каждый трещит о том, что Тэхён слишком смазливый и слишком особенный для того, чтобы быть по крайней мере натуралом. Опровергать Нам не спешит, но и подтверждать не торопится, хотя прекрасно знает, что трахаться с парнями не так уж и плохо, несмотря на то, что чисто эстетическое удовольствие аккуратные девочки вызывают куда больше. Отпусти, Тэхён. Именно так говорил Сынюн, когда Нам впервые вспылил по поводу грязных слухов, которые неведомо как расползлись. Он отпустил. С лёгкой усмешкой на губах. Он выше этого, так? Сынюн прекрасно знал, что у Нама никогда не будет шикарной девушки с привлекательными изгибами. Сынюн, в отличие от всех остальных, принимал его таким, какой он есть: со всеми мерзкими шероховатостями тэхёновского характера и безумным желанием самоубиваться непонятно зачем, не физически, скорее душевно. Сынюн сделал Нама таким, какой он есть сейчас. Думая об этом, Тэхён снова ощущает в сердце укол совести. Но новый глоток алкоголя – чисто. И Нам уже вовсю доказывает свистящей кучке, играющей в «правду или действие», что нет ничего невозможного, такого бы, что он не сделал. Даже если это не вполне двусмысленный подкат к собственном однокласснику, у которого самая мрачная репутация и два чёрных крыла за спиной – ненависть ко всему живому и отвращение к таким, как Тэхён. Ким Намджун. Прекрасный, наверное, человек. Тэхён, честно, не знает. Зато частенько ловит себя на том, что пялиться на сосредоточенно-мужественные черта лица – приятно, на тонкие пальцы, зажимающие ручку – тоже, равно как и на эту неуклюжую, ссутулившуюся, но широкую спину. Объяснить сложно, но в Киме есть то, что в Тэхёне вызывает желание узнать поближе, то, что каким-то образом тянет. Он не похож на отмороженного ублюдка, но есть в нём что-то такое, что вытаскивает наружу тэхёновскую блядскую ухмылку. Нам не терпит простых людей, ему, кажется, жизненно необходимо копаться в сложностях, разрывая собственное самообладание на части, ломаясь и крошась об острые углы преград, но это доставляет особое мазохистское удовольствие, не сравнимое ни с чем. И отчего-то кажется, что подойди к Намджуну чуть ближе – всё будет именно так.
Пошатываясь на ходу и почёсывая затылок из светлых, растрепавшихся волос, вытравленных по самое не хочу, он отмораживает какую-то ересь, глядя Киму в самые глаза расфокусированным взглядом. «Хэй, могу я помочь скрасить вечер? Ты вряд ли пожалеешь» А затем хохочет во всё горло, чем вызывает, верно, в Киме волну едва контролируемого раздражение, ведь в конечном итоге Нам получает в ответ простое и ясное «Съеби». Тэхён разводит руками, по-клоунски наклоняется перед своими товарищами, мол, финита ля комедиа, а те разочарованно мычат. Плевать. Нам искоса провожает взглядом Кима, впиваясь в его спину шипами собственной тщательно скрываемой обиды, а затем встречает его ответный взгляд, переброшенный через плечо. Миллионы разрядов электричества, а между лопатками – непривычный холод. Тэхёновская улыбка уродуется в оскал, а Ким кривится в желании то ли въебать ему со всего размаха, то ли опустить на колени. А может, и всё сразу.
Простая шутка отчего-то перестаёт казаться такой беззаботной. Нама дёргают за рукав, он хлещет соджу ещё сильнее, прислоняется к стене, скатываясь по ней, и отмахивается, буравя взглядом толпу. Выставляться шлюхой ему не хотелось, только если не на спор, который, к слову, он выиграл. Но тот факт, что его отшили даже так, отчего-то царапает сердце до тоненьких струй неведомой черноты, отравляющей кровь. Жить с завышенной самооценкой сложно, но ещё сложнее пытаться с ней найти кого-то под стать себе. Тэхён не игрушка и не безжизненная маска, он – живой, хоть и характер в край мерзкий. Живой, и с доведёнными до предела эмоциями. Тонко чувствующая творческая натура с истерикой на истерике. Проще, наверное, пустить себе пулю в висок, чем жить вот так.
Пати заканчивается далеко за полночь, когда проход в общежитие уже закрыт железобетонно, что, в принципе, считает Тэхён, не проблема, ведь всегда есть Сынюн, который откроет своё окно и пустит по пожарной лестнице. Но долгие гудки в ответ на сынюновский набранный номер вызывают у Нама истерический смешок. Ночевать, кажется, придётся прямо на парапете. Адреналин, твою ж мать. И свежий воздух в придачу. Перебрав до безобразия, тем не менее, Тэхён не забывает снова поймать взглядом обидевшего его своим безразличием Намджуна. Нам в принципе не отличается каким-то намёком на осознанные, логичные поступки, но в таком состоянии всё, кажется, становится в разы хуже: он плетётся следом за ссутулившейся фигурой по всей территории учебного заведения, путаясь в собственных ногах. А затем просто что-то щёлкает. Он начинает смеяться.
– Эй, придурок, далеко ли собрался? Там всё закрыто. Но в твоём распоряжении целая херова туча кустов. Выбирай любой.
Пока Нам заходится в истеричных припадках пустого злорадства, Ким, пряча в карманах своих штанов, видимо, свои стальные кулаки, разворачивается к нему совсем не торопясь. Глаза в глаза, Наму сносит крышу, но он не боится. Не боится даже этих гневных стрел, которые пускает Ким изо всех своих сил.
– Блять, да не смотри ты так на меня, как будто я предложил тебе спрыгнуть с крыши общежития. Спокойно, Ким Намджун, на растрачивай свой пыл на тех, кто не достоин, – контролировать свои слова, а уж тем более резкие перепады настроения и эмоций – для Нам Тэхёна невозможно, а оттого он щурится, глядя на Намджуна в ответ, пошатывается, но смело стоит на ногах, как последний воин. И его выпаленное случайно «не достоин» – чистая случайность, зато правда самая настоящая, оголённая и, Ким, возможно, даже не подозревает, но в жизни Нама определённо одна из самых болезненных. Почему, чёрт возьми, его никто не ценит? Почему он должен смешиваться с кучей мусора, когда всё должно быть наоборот? Почему Ким Намджун никогда не видит на себе этих пристальных взглядов? Почему?
